— Ну, покинем этот зал, — сказал Остап.
— А я его еще не смотрела. Он такой красивенький.
— Начинается! — шепнул Остап на ухо Ипполиту Матвеевичу. И, обращаясь к Лизе, добавил: — Смотреть здесь совершенно нечего. Упадочный стиль. Эпоха Керенского.
— Тут где-то, мне говорили, есть мебель мастера Гамбса, — сообщил Ипполит Матвеевич, — туда, пожалуй, отправимся.
Лиза согласилась и, взяв Воробьянинова об руку (он казался ей удивительно милым представителем науки), направилась к выходу. Несмотря на всю серьезность положения и наступивший решительный момент в поисках сокровищ, Бендер, идя позади парочки, игриво смеялся. Его смешил предводитель команчей в роли кавалера.
Лиза сильно стесняла концессионеров. В то время как они одним взглядом определяли, что в комнате нужной мебели нет, и невольно влеклись в следующую, — Лиза по-долгу застревала в каждом отделе. Она прочитывала вслух все печатные научно-идеологические критики на мебель, отпускала острые замечания насчет посетителей и подолгу застревала у каждого экспоната. Невольно и совершенно незаметно для себя она приспосабливала виденную мебель к своей комнате и потребностям. Готическая кровать ей совсем не понравилась. Кровать была слишком велика. Если бы даже Коле удалось чудом получить комнату в три квадратных сажени, то и тогда средневековое ложе не поместилось бы в комнате. Однако Лиза долго обхаживала кровать, обмеривая шажками ее подлинную площадь. Лизе было очень весело. Она не замечала кислых физиономий своих спутников, рыцарские характеры которых не позволяли им сломя голову броситься в комнату мастера Гамбса.
— Потерпим, — шепнул Остап, — мебель не уйдет, а вы, предводитель, не жмите девочку. Я ревную. Ипполит самодовольно улыбнулся.
Залы тянулись медленно. Им не было конца. Мебель александровской эпохи была представлена многочисленными комплектами. Сравнительно небольшие ее размеры привели Лизу в восторг.
— Смотрите, смотрите! — доверчиво кричала Лиза, хватая Воробьянинова за рукав. — Видите это бюро? Оно чудно подошло бы для нашей комнаты. Правда?
— Прелестная мебель! — гневно сказал Остап. — Упадочная только.
Мебель не произвела на Ипполита Матвеевича должного впечатления. Между тем она была прекрасна. Совершенство ее форм поражало глаз. Лиза мечтательно сказала:
— На этом кресле, может быть, сидел Пушкин.
— Кто вы говорите, Пушкин? — спросил Остап. — Сейчас я узнаю. Остап стал на колени и заглянул под сиденье.
— На нем сидел О’Генри, в бытность его в американской тюрьме Синг-Синг. Вы удовлетворены? А теперь мы смело можем перейти в другую комнату.
Стада диванов, секретеров, горок, шкафов, все стили, все времена, все эпохи были осмотрены концессионерами, а залы, большие и маленькие, все еще тянулись.
— А здесь я уже была, — сказала Лиза, входя в красную гостиную, — здесь, я думаю, останавливаться не стоит.
К ее удивлению, равнодушные к мебели спутники не только не рвались вперед, а замерли у дверей, как часовые.
— Что ж вы стали? Пойдем. Я уже устала!
— Подождите, — сказал Ипполит Матвеевич, освобождаясь от ее руки, — одну минуточку. Большая комната была перегружена мебелью. Гамбсовские стулья расположились вдоль стены и вокруг стола. Диван в углу тоже окружали стулья. Их гнутые ножки и удобные спинки были захватывающе знакомы Ипполиту Матвеевичу. Остап испытующе смотрел на него. Ипполит Матвеевич стал красным.
— Вы устали, барышня, — сказал он Лизе, — присядьте-ка сюда и отдохните, а мы с ним походим немного. Это, кажется, интересный зал.
Лизу усадили. Концессионеры отошли к окну.
— Она? — спросил Остап.
— Как будто она. Только не та обивка.
— Великолепно, обивку могли переменить.
— Нужно более тщательно осмотреть.
— Все стулья тут?
— Сейчас я посчитаю. Подождите, подождите... Воробьянинов стал переводить глаза со стула на стул.
— Позвольте, — сказал он наконец, — двадцать стульев. Этого не может быть. Их ведь должно быть всего десять.
— А вы присмотритесь хорошо. Может быть, это не те. Они стали ходить между стульями.
— Ну? — торопил Остап.
— Спинка как будто не такая, как у моих.
— Значит, не те?
— Не те.
— Мура. Напрасно я с вами связался, кажется. Ипполит Матвеевич был совершенно подавлен.
— Ладно, — сказал Остап, — заседание продолжается. Стул — не иголка. Найдется. Дайте ордера сюда. Придется вступить в неприятный контакт с администрацией музея. Садитесь рядом с девочкой и сидите. Я сейчас приду.
— Что вы такой грустный? — говорила Лиза. — Вы устали? Ипполит Матвеевич отделывался молчанием.
— У вас голова болит?
— Да, немножко. Заботы, знаете ли. Отсутствие женской ласки сказывается на жизненном укладе. Лиза сперва удивилась, а потом, посмотрев на своего бритоголового собеседника, и на самом деле его пожалела. Глаза у Воробьянинова были страдальческие. Пенсне не скрывало резко обозначавшихся мешочков. Быстрый переход от спокойной жизни делопроизводителя уездного загса к неудобному и хлопотливому быту охотника за бриллиантами и авантюриста даром не дался. Ипполит Матвеевич сильно похудел, и у него стала побаливать печень. Под суровым надзором Бендера Ипполит Матвеевич терял свою физиономию и быстро растворялся в могучем интеллекте сына турецко-подданного. Теперь, когда он на минуту остался вдвоем с очаровательной гражданкой Калачевой, ему захотелось рассказать ей обо всех горестях и волнениях, но он не посмел этого сделать.
Подлинная энциклопедия советской жизни 1920-30х гг. - ''12 стульев'' и ''Золотой теленок'' - авторская версия.
|