и великий комбинатор понял, что взял фальшивый тон. Он переменил интонацию, он говорил быстро и много, жаловался на обстоятельства, сказал о том, что молодость прошла совсем не так, как воображалось в младенческие годы, что жизнь оказалась грубой и низкой, словно басовый ключ.
— Вы знаете, Зося, — сказал он наконец, — на каждого человека, даже партийного, давит атмосферный столб весом в 214 кило. Вы этого не замечали?
Зося не ответила.
В это время они проходили мимо кино «Капиталий». Остап быстро посмотрел наискось, в сторону, где летом помещалась учрежденная им контора, и издал тихий возглас. Через все здание тянулась широкая вывеска:
Гособъединение Рога и Копыта
Во всех окнах были видны пишущие машинки и портреты государственных деятелей. У входа с победной улыбкой стоял молодец-курьер, не чета Паниковскому. В открытые ворота с дощечкой «Базисный склад» въезжали трехтонные грузовики, нагруженные доверху кондиционными рогами и копытами. По всему было видно, что детище Остапа свернуло на правильный путь.
— Вот навалился класс-гегемон, — сказал Остап печально, — даже мою легкомысленную идею — и ту использовал для своих целей. А меня оттерли, Зося. Слышите, меня оттерли. Я несчастен.
— Печальный влюбленный, — произнесла Зося, впервые поворачиваясь к Остапу.
— Да, — ответил он, — я типичный Евгений Онегин, он же рыцарь, лишенный наследства советской властью.
— Ну, какой там рыцарь!
— Не сердитесь, Зося.Примите во внимание атмосферный столб. Мне кажется даже, что он давит на меня значительно сильнее, чем на других граждан. Это от любви к вам. И, кроме того, я не член профсоюза. От этого тоже.
— Кроме того, еще потому, что вы врете больше других граждан.
— Это не ложь. Это закон физики. А может быть, действительно, никакого столба нет,и это одна моя фантазия?
Зося остановилась и стала стягивать с руки перчатку серо-чулочного цвета и такой же доброты .
— Мне тридцать три года, — поспешно сказал Остап, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил, и только вы…
— Ну, до свидания, — сказала Зося, — мне в столовку.
— Я тоже буду обедать, — заявил великий комбинатор, взглянув на вывеску: «Учебно-показательный пищевой комбинат ФЗУ при Черноморской государственной академии пространственных искусств», — съем какие-нибудь дежурно-показательные щи при этой академии. Может быть, полегчает.
— Здесь только для членов профсоюза, — предупредила Зося.
— Тогда я так посижу. Они спустились вниз по трем ступенькам. В глубине учебно-показательного комбината под пальмой, зеленой, как кровля дома, сидел черноглазый молодой человек и с достоинством смотрел в обеденную карточку.
— Перикл! — еще издали закричала Зося. — Я тебе купила носки с двойной пяткой. Познакомьтесь.Это Фемиди.
— Фемиди, — сказал молодой человек, сердечно пожимая руку Остапа.
— Бендер-Задунайский, — грубо ответил великий комбинатор, сразу сообразив, что опоздал на праздник любви и что носки с двойной пяткой — это не просто продукция какой-то кооперативной артели лжеинвалидов, а некий символ счастливого брака, узаконенного ЗАГСом .
— Как! Разве вы еще и Задунайский? — весело спросила Зося.
— Да, Задунайский. Ведь вы тоже уже не только Синицкая? Судя по носкам…
— Я Синицкая -Фемиди.
— Уже двадцать семь дней, — заметил молодой человек, потирая руки.
— Мне нравится ваш муж, — сказал рыцарь, лишенный наследства.
— Мне самой нравится, — ответила Зося запальчиво. Пока молодые супруги ели флотский борщ, высоко подымая ложки и переглядываясь, Остап недовольно косился на культплакаты, развешанные по стенам. На одном было написано: «Не отвлекайся во время еды разговорами. Это мешает правильному выделению желудочного сока». Другой был составлен в стихах: «Фруктовые воды несут нам углеводы». Делать больше было нечего. Надо было уходить, но мешала неизвестно откуда подоспевшая застенчивость.
— В этом флотском борще, — с натугой сказал Остап, — плавают обломки кораблекрушения.
Супруги Фемиди добродушно засмеялись.
— А вы, собственно, по какой линии работаете? — спросил Остап молодого человека .
— А я, собственно, секретарь изоколлектива железнодорожных художников, — ответил Фемиди.